Эта жара уже не так изнуряет, как вначале.
Нет, я неправильно выразилась. Уже не хочется сдохнуть, дойдя до ближайшего лесочка по дороге с обнажения поздней перми под славным Кировом, уже нет нужды материть так некстати нашедшегося палево порево парейазавра с его многочисленными костями и всеми мергелями вместе взятыми. Уже не липнет так по-щенячьи к искусанному телу рубашка, и носки перестали становиться рыжее головы при соприкосновении с кедами.
Уже выпито вино на крыше музея, высмотрена почти до дна луна в окуляре телескопа, половина этого города теперь замерла, притаилась на солнечных, легких снимках, а улыбки остались.

В Москве другая жара. В ней застываешь. Засыпаешь. И она тебя засыпает ненужными мелочами и чужими подробностями. И вот из этого, из разноцветных лоскутков, взглядов, домов, деревьев и машин вырастает обреченное, неизбывное, невъебеное желание ПИВА.